|
|
Источник
ВЛАДИМИР ОРЛОВ
Автобиографические заметки
Я - москвич в четвертом поколении (предки же мои были подмосковными
- можайскими и дмитровскими). И проза моя - московская. Правда, юношеские
увлечения на несколько лет переносили мои интересы в Сибирь. Но и увлечение
Сибирью свойственно москвичам.
Родился я 31 августа 1936 года. Тридцать два года прожил в коммунальной
квартире посреди Мещанских улиц, южнее Останкина и Марьиной Рощи. На
1-й Мещанской окончил школу, потом этой же улицей троллейбусом ездил
на Моховую - там и теперь размещается факультет журналистики МГУ. Годы
те - конец пятидесятых - были шалые, весело-мечтательные, с брожением
умов и идеалов. На факультете больше митинговали и творили, нежели учились.
Меня в ту пору привлекало кино. Я простодушно полагал, что именно кино
заменит собой литературу, живопись и музыку. Но после третьего курса
мне пришлось прекратить сценарные старания, как и занятия спортом. Заболели
родители, средства на прокорм семьи я вынужден был добывать репортером
знаменитой тогда четвертой полосы "Советской России".
В 1957 году я впервые попал в Сибирь, сначала на алтайскую целину,
потом на Енисей. В дипломную работу вошли очерки о строителях дороги
Абакан - Тайшет. После защиты диплома меня пригласили в "Комсомольскую
правду". Там я и проработал десять лет. В разных отделах. Много
ездил и писал. И скоро понял, что одними очерками, корреспонденциями
и репортажами я не смогу передать свои впечатления и суть своей натуры.
И отважился писать вещи протяженные. По ночам, утром перед работой (на
работу, естественно, опаздывал). И вот в 1963 году в журнале "Юность"
был опубликован мой роман "Соленый арбуз" (роман экранизировали,
спектакли по нему шли в театрах Москвы, Минска, Красноярска), а в 1968
году - роман "После дождика в четверг". Сочетать ремесло и
прыть газетчика с несуетным искусством прозаика было невозможно, и я
в 1969 году из "Комсомолки" ушел. На вольные хлеба - с 1965
года был членом СП СССР. Хлеба эти оказались тощими и трудно обретаемыми.
Да и в моих издательских делах пошли дожди.
Лет семь меня почти не публиковали. Набирали мои тексты и разбирали.
Возможно, у кого-то недреманного, наверху, возникло соображение, что
ничего хорошего от меня ждать не следует. К тому времени во мне угас
романтизированный оптимист. Все очевиднее становился социальный мираж,
в каком мы жили, преуспевали же в нем циники и обманщики, они-то этот
мираж, для своих нужд, и оберегали (и теперь они же преуспевают).
Я живу под знаком Девы. Стало быть, человек благоразумный. Вернее, благонамеренный
и фаталист, принимающий реальность, как данность, в коей я изменить
ничего не могу. Я не скандалист, драться не люблю, а может, и не умею.
Для меня идеальный человек - Иоганн Себастьян Бах. Он был типичный бюргер,
добывал блага для семьи, искал выгодные места службы, любил пиво, лупил
палкой дурных учеников. А в своих творениях поднимался в небесные выси.
Бывая в Германии, я объездил многие места, связанные с жизнью автора
"Кофейной кантаты" и "Страстей по Матфею". Позже
я понял, что прототипом моего альтиста Данилова был прежде всего именно
Бах.
Но я отвлекся... Просто семидесятые годы еще раз подтвердили мне истину
- в творческой судьбе русского литератора существенным должно быть терпение
и способность сохранить самостоятельность своей личности. И необходимо
делать то, что ты умеешь и любишь делать.
В 1972 году я закончил роман "Происшествие в Никольском",
его набрали в "Новом мире", два года я жил надеждами, но цензура
мои надежды отменила. Подзарабатывал же я тогда "внутренними"
рецензиями и даже перевел для Детгиза повесть "с лезгинского".
Лишь в 1976-м просветленно-изуродованное цензурой "Происшествие..."
выпустил "Советский писатель". А я уже наполовину написал
"Альтиста Данилова", не думая, понесу ли я его куда-либо,
и потому пошел на издательский компромисс. "Происшествие в Никольском"
- бытовая драма. Когда я писал "Происшествие...", некие свойства
моей натуры (воображение, скажем), видимо, были угнетены и требовали
освобождения и выхода. И я неожиданно для себя написал фантастический
рассказ о любви останкинского домового (жил я уже в Останкине). Рассказ,
к сожалению, был опубликован лишь через шестнадцать лет.
Я люблю сказки, фантастику, в детстве был заворожен мхатовской "Синей
птицей" и чистым, догригоровическим, "Щелкунчиком", среди
самых уважаемых мною писателей - Апулей, Рабле, Свифт, Гофман, Гоголь,
Булгаков, и потому естественным вышло мое обращение к жанру магического
реализма. Три года проходило тихое, но и с чудесами, продвижение романа
"Альтист Данилов" в недрах "Нового мира", и в 1980-м
он был, наконец, напечатан. Интерес к нему публики (и у нас, и во многих
странах мира - роман издали в США, Германии, Франции, Японии и т. д.)
оказался и для меня удивительным. Я испытал состояние человека, услышавшего
медные трубы. Оно вышло для меня утомительным и наскучило (хотя и не
сразу). А вот роман "Аптекарь" (тоже тихо продвигался к публикации
в "Новом мире" два года) впечатления не произвел, страна была
уже политизирована и на меня досадовали - не отразил злобу дня. Но меня-то
интересуют ценности вечные.
Впрочем, тогда я посчитал невнимание к "Аптекарю" объяснимым:
кому нужна моя проза и литература вообще, когда появилось столько умнейших
людей, чьи речи и благородно-честные лица и меня приманивали к экрану
телевизора! Несколько лет сочинял лишь эссе. Но однажды ощутил, что
писать мне необходимо (натура требует!). Хотя бы для самого себя. Для
собственного душевного и житейского равновесия. И начал роман "Шеврикука,
или Любовь к привидению". Журнал "Юность" печатал его
кусками по мере завершения мною сюжетных блоков. Как и почти все другие
мои сочинения, роман вышел импровизационным. В 1997 году я поставил
в нем точку. Получилась третья часть триптиха "Останкинские истории"
("Альтист Данилов", "Аптекарь", "Шеврикука").
Среди прочих побудительных причин к написанию "Шеврикуки"
была и следующая. В 1989 году я согласился стать руководителем семинара
в Литинституте. Я вынуждал своих студентов выполнять обязательные (на
мой взгляд) работы, требовал от них новых сочинений, а сам-то - что
же, сам-то каков? Неловко выходило... Нехорошо... Сочинение "Шеврикуки"
неловкость сняло. Уговаривали меня прийти в Литинститут долго. Я отказывался,
полагая, что неспособен к этому занятию и что вообще нельзя кого-либо
научить стать писателем (ну, не писателем, литератором, я чрезвычайно
уважительно, даже с трепетом отношусь к слову "писатель",
себя же держу в разряде сочинителей). Но с ходом времени понял, что,
как человек, более литературно-переживший, могу помочь творческому развитию
семинаристов. Занятия увлекли меня, стали мне интересны, а в дрязге
нынешней смуты и свары принесли и столь необходимое человеку ощущение
полезности собственных дел. Происходило и взаимовлияние. Призывая студентов
второго (для меня) семинара писать вещи детективные (многие не умели
строить сюжет), исторические (дабы ощутить не только горизонтали, но
и вертикали бытия), я и сам отважился взяться за роман остросюжетный,
со свидетельствами пусть и недавней истории Отечества (условное название
- "Бубновый валет").
Из смежных искусств более всего почитаю музыку (ставлю ее выше литературы),
живопись и театр. Благодарю судьбу за то, что среди моих приятелей много
художников, музыкантов и актеров. За "Шеврикуку" мне присуждена
премия Москвы в области литературы и искусства. Получал я ее в хорошей
компании - с Таривердиевым, Лундстремом, Джигарханяном и другими.
Партия любителей пива, имея в виду роман "Аптекарь", наградила
меня литературной премией - "за мистическое освоение русской пивной
мысли". Награда состояла из ящика ирландского пива "Гинесс",
и я ее принял с благодарностью и удовольствием.
27 апреля 1999 г.
© В.В.Орлов
|