ПОФИГИЗМ

Известно, что пофигизм (выражаясь крайне деликатно) - русская национальная философия. Основа всех основ. Не Ломоносов, не Пушкин, не Толстой, не Ленин, а именно пофигизм овладел массами. Мы говорим народ - подразумеваем пофигизм. Никто, однако, не вникает в изгибы этой формы мышления. Не опускается на дно пофигизма. Собственно, это тоже пофигизм - подобное отношение к пофигизму.

Здесь методологическая дилемма. Низкое происхождение философского термина служит достаточным основанием от него отвернуться. Делается это не без тайного умысла оставить родину без света, чтобы легче бесчинствовать. Производные от крепких слов - наилучшее средство для стирки родной действительности, их порождающей и ими порожденной. Гласный запрет на них - тормоз познания - можно сравнить с запретом аптек как разносчиков наркомании.

Пофигизм - стройная система. Он возник из ощущения шершавости жизни. Слишком много заноз - лучше ни до чего не дотрагиваться. Слишком по чужому звучат все абстрактные русские слова - не стоит и вслушиваться. И тогда хоть трын-трава не расти.

Обобщенный опыт поколений, пофигизм, на первый взгляд, знак облома. Все обломалось, и всех придавило. Но это - полправды, подспудное самооправдание. Врет молодец: в те былинные дни, когда ему только казалось, что "все по плечу", было ему уже слишком по...

Пофигизм утвердился благодаря безмерным поборам, со времен раскола, Смутного времени, самозванцев, Петра Первого, с отменой Юрьева дня, с приходом коллективизации, с уничтожением приусадебных участков, кампании против алкоголизма, государственного уничтожения частных вкладов. Пофигизм - философия нокаута:

Я лежу, не охаю, -
Мне теперь все по ...

Казалось бы, стоическое "не охаю", - но это только видимость стоицизма, негордый "блэнд" смирения и задушевной ненависти, горечи и отчаяния, покорности и раздавленности. У нас нет философов западной складки и мудрецов - восточной, но зато есть пофигизм - отфильтрованный базар безымянной русской народной мудрости. Ее кладезь переводится на нормальный язык как подпол, подвал, андерграунд единственно возможного исторического сознания, вытеснившего другие формы жизни, негативно относящегося к любым пафосным предложениям. Бункер пофигизма оказался прочнее революционного романтизма и пропагандистского пафоса первых пятилеток.

Из разряда общественного подполья, с отчужденной собственностью трижды иронического "родного" завода, никогда им не бывшего, пофигизм распространился на все другие ощущения жизни, разлился как нефть по воде, подмял под себя общий тонус национального существования, вторгся в зону чувств, настроений и расположился настоящим хозяином положением.

Пофигизм можно было бы назвать русской версией европейского цинизма, но такое определение больше запутывает суть дела, чем проясняет аналогию. На Западе любят рассуждать о цинизме советских времен, вообще о русском цинизме. Это - проекция постороннего, не слишком взыскательного к своей точности взгляда. Пофигизм, на первый взгляд, близок к цинизму разочарованием в возможностях подлинной связи между "я" и "другими", месть "другим" за невозможность этой связи. Между тем пофигизм разительно отличается от цинизма равнодушием к успеху и отказом найти выигрышное основание для саморазвития. Цинизм динамичен, пофигизм - неподвижен.

Пофигизм - пассивное сопротивление, саботаж, ставший пожизненным тормозом. При невыносимом режиме пофигизм достигает почти что статуса диссиденства, и его часто путают с активно выбранной социальной позицией. Пофигизм и в последние годы советской власти считался у либералов прогрессивным явлением, вызывал восторг, умиление. Но когда режим кончился, оказалось, что пофигизм настолько вошел в кровь народа, что сработал против либеральных идей.

Трудно сказать, что было причиной, а что - следствием, но разочарование первой шеренги реформаторов в собственном народе было, во всяком случае, оправданием коррупции и ее мотором. народ не откликнулся - значит: обогащайся. Пофигизм похоронил романтику реформ так же однозначно, как и романтику революции. В сущности, пофигизм показал невозможность общественной жизни в России ни в каком виде. Он априорнее любой реальной попытки перемен; "ветер перемен" оказался конфузливым выпусканием газов. К началу 1990-х годов народ был уже закоренелым, окончательным пофигистом, к реформам исторически опоздали, разница в сорок лет между, скажем, Ригой и Москвой стала "судьбоносной", разрыв времен - необратимым. Из функционального расстройства, которым пофигизм еще был в России 1917 года, он перешел в органическое состояние.

Пофигизм - не разочарование западника и не фундаментальная ценность славянофила; это - конечное слияние двух направлений. Западничество привнесло сюда свою рефлексию; славянофильство - созерцательность и здоровую лень. Пофигизм убил русскую демократию.