ЗАКРОЙТЕ МОЙ ГРОБ

Не выставляйте меня на показ в открытом гробу. Что за манеры! Зачем русские рвут себе душу, прощаясь с покойником? Зачем ведут под руки почерневших близких, чтобы те невменяемо гладили покойнику волосы? И так тошно. Или это повод для подстрекания вытья? Бабы, войте. Плакальщицы в платках, вперед. Заголосили. Уж заводиться, так заводиться. Не хоронить же просто закрытый ящик! Вдруг он пустой, и тогда конфуз получается. Мало нам, что ли, похоронных конфузов? То не того в гроб положат, то перевернут и вывалят, неся вниз по лестнице. Пусть ящик стоит открытым. Чтобы все без обмана. Откуда взялся этот истерический милицейский протокол? Куда смотрит Церковь?

Тут многие зашумят - традиция. У нас, русских, так положено хоронить: и царей, и холопов. Но мало ли что у нас положено? У нас, по нашей истории, тьма неприличных традиций: и людей секли вплоть до XX века, и детей воспитывали розгами, и всю страну в Сибирь ссылали, поколение за поколением, сословие за сословием. У нас традиция относится свысока к инородцам, не уважать чужих богов, считать африканцев обезьянами, классовую ненависть объявлять моральным законом, хамить и морду бить в Думе. Мы запутались в этих традициях и совсем растерялись. А с открытым гробом - не надо о страшном! А это не страшное - это хуже: это наша национальная традиция ужаса и, чем бы она не была освящена, она не меняет своей сути посмертного триллера.

И мы, как всегда, как нарочно, зависли посредине, ни на Западе, ни на Востоке. Католические похороны - для нас не похороны, а светский выезд с черной вуалькой, собрание хорошо выглаженных костюмов и напомаженных молодцов. Протестантские похороны еще более напомажены. Ах, эти голливудские колокольчики при выходе из кирхи. Все учтивые, друг друга вперед пропускают, как будто из кино вышли. Да они из кино и вышли - все эти видеокассетные похороны. Всех немедленно хочется обвинить в лицемерии. Венки слишком вычурны. Скупые слезки не удовлетворяют нашего чувства самоистязания, саморасцарапывания. Мы готовы изводиться по первому требованию. Их могилы слишком хорошо вырыты, заправлены, как постели, защищены со всех сторон от червей. Не то что наши - с корнями, глиной, осыпью, с плавающим окурком. не то что наши по весне - с провалами на полметра вниз, как сойдет снег. У их священников слишком постные лица, у их могильщиков слишком осмысленные физиономии. Наши могильщики и наши священники лучше уже потому, что они - наши. Западный отказ от поминок - следствие жизненной скупости, нам нужно долгое прощание, с посткладбищенским мытьем рук и застольем, медленно, как караван, но неумолимо уходящим в шумное беспамятство и водочное небытие.

Но разверни нас на Восток, отведи на Ганг, и мы сразу сомкнемся с Западом, превратимся с испугу в Европу при виде и запахе горящих на набережных трупов. Мы ошалеем от этих показных костров и бесслезных, худеньких родственников, сплоченно уверенных в реинкарнации. Мы разглядим здесь только дикость, язычество и поспешим домой. Нам ведь только позволяли смотреть в глазок крематория, чтобы не было дефицита кошмаров, да и то - до поры, до времени. У нас в ушах не треск бамбуковых палок, а фатальный стук заколачиваемых гвоздей. Сначала - застенчивый, под конец - с оттяжкой, лихой. А если это тяжелый обычай, так есть люди, которые и кино про войну не смотрят. Но я, сколько не хоронил покойников в открытых гробах, знаю наверное, что это только против их памяти. Вспоминаются, как нашатырь, одни синюшные лица и отталкивающий замогильный холод руки, и где-то на горизонте стоит маленький живой человек и не смеет приблизиться с живыми ручками.

Батюшка, ну, чего застыл? Отпевай. Я не любитель спорить. Почему тогда только лицо и руки? Уж лучше бы совсем голым, как в морге. Есть похоронный генерал с дарами, всем похоронам венок, на который живо реагирует вдова. Она ничего не видит, а тут, как генерал подходит, срывается с места и жадно глотает слова соболезнования. Я не говорю про караул с повязками похоронных дружинников. По стойке смирно и на грани обморока. Есть целый выводок проходимцев с серьгой в ухе и без серьги и женщин с остановившимся, остро подмечающим взглядом, у которых жизнь не сложилась и которые сильнее других балдеют от разглядывания знакомых покойников. А дальше кладбищенские бабульки - особенные твари, стахановки трупного любопытства. Такая вот атмосфера: прощальные поцелуи, припадание к мертвой руке и парные стебли неприлично пахнущих на похоронах цветов. Род ритуальной наркомании. И постоянно двоится мнение об открытых лицах покойников. Одни замечают только мертвое, другие настаивают на красоте.

- Как он не похож на себя.
- Раздулся.
- Напротив, лучше, чем в жизни.
- А она, посмотри, как хорошо держится.
- Устал лежать. Потемнел.
- Потемнеешь тут с вами.
Как из подворотни, какая-нибудь эксцентричка во весь свой изломанный голос:
- Прекрасное лицо!
- Врешь, сука.
Некроэксгибиционизм. Ну, хватит. Зарывайте. Я стесняюсь.